Вдалеке от дома родного - Страница 20

— А мама что же? — спросила Ирина.

— А мама говорит: «На что ты мне, одноногий! Уйду я к вели–и–колепному кавалеру, а ты оставайся–ка со своим верблюдком!» Это она про меня.

«Ублюдком», — чуть было не поправила Ира, но вовремя прикусила язык. Девочка–то совсем неплохая, и не ее вина, что неправильно произнесла слово.

— Никудышеньки мамка не ушла! Только пьяная домой стала приходить еще чаще. Видать, она тому, кавале–еру, не нужна была.

— Тамара! — снова посерьезнела Ирина. — Ты больше ни с кем об этом не разговаривай. Не детское это дело…

— А вот и детское!

— Ладно, Тамара. Не будем спорить. Пойди–ка лучше поищи девочек, а я покричу мальчишек. Скоро нам обратно идти.

— Хорошо, Ирина Александровна. Найду девочек, они рядом. А вас я очень люблю! — И Тамтре, нырнув за деревья, исчезла.

Гектар — турнепс и картошка

Когда шли с непомерно большими для детски; плеч лопатами вскапывать под картошку тот гектар что за кладбищем, Тамтре затянула:

Некрасива я, бедна.
Плохо я одета,
Никто замуж не берет
Девушку за это…

— Тамара, ты опять за свое? — упрекнула ее Ирина Александровна.

— Так это ж не я! Это еще сочинил и пел вор Башкин! Разве вы не знаете? А теперь эту песню испортили и поют ее так:

Хороша я, хороша,

Да плохо одета…

— Замолчи, Тамара! Это же старая русская народная песня! При чем здесь какой–то вор… Башин! Сума с тобой сойти можно!

— Не Башин, а Башкин, Худенький такой, чахоточный… И вовсе не народная песня! Жалко мне его. Мне папка книжку читал, где эту песню на Волге очинил вор Башкин. Там про какие–то урситеты и горького дядю…

— Ах да! Помню, конечно, помню! — сказала Ирина, хотя даже не дочитала до конца книгу Максима Горького «Мои университеты» — все некогда было. В душе она негодовала: «Как так, я не помню то, что случайно запомнила эта девчонка!» Но, несмотря на это, Ирина Александровна, восемнадцатилетняя пионервожатая, уже научившаяся иногда владеть собой, удержалась от обидного окрика в адрес Тамары. А трудно ведь было не проявить свою власть: яйца курицу учат!

— Хватит глупости говорить! — сказала на всякий случай Ирина. — Вот и наш гектар. Сейчас десять утра. К шести вечера все должно быть вскопано. А завтра — картошку в землю. Вырастет — сами себе спасибо скажете!

Сначала ребята кое–как втыкали (именно втыкали, а не вонзали) лопаты в землю. Их обидел небрежный гон Ирины Александровны.

Потихоньку–полегоньку разработались. И даже во вкус вошли. Выворачивали лопатами, землю, разбивали комья железными граблями.

Сначала пыхтели, кряхтели, охали, а часа через два у многих вздулись на ладонях водянисто–кровавые волдыри, кое–кто захныкал.

— Не пищать! — буркнул Валерий Белов и сплюнул под лопату. Он еще раза два ковырнул землю и крикнул: — Ирина Александровна! Дальше как же будем? Малыши ведь одни! Неужели никакой лошаденки нигде не нашлось? Не одолеем мы сегодня этот «га». Разве что воробья в плуг!

…Звенел над полем жаворонок. То ли пел, то ли стонал. Ребята поплевывали на саднящие ладони, но копали. А девчонки… Домой отпустили девчонок.

Изредка проходил мимо кто–нибудь из местных баб или стариков (молодые–то на войне!). Останавливались. Смотрели. Вздыхали. Сочувственно качали головами, бормотали: «И надо же такое! Завтра непременно вам подмогнем, родимые!..»

Ирина чуть не плакала:

— Мальчишки, милые вы мои! Солнышко уже книзу катится. Немножечко уже осталось… Ну постарайтесь, потихонечку, ну постарайтесь!

И сама, тоже натрудив с непривычки руки, старалась. Даже запела, немного фальшивя, то, что пришло ей в голову:

Пушки грохочут,
Строчат пулеметы,
Но не сдаются
Красные роты…

Все–таки она была пионервожатой!

Ребята снова, молча и серьезно, начали переворачивать пласт за пластом. Они–то знали: пушки действительно стреляют! По их отцам и мамам. Стреляют сегодня, сейчас…

Девчонки ушли. Их, отпустили как слабых. На то они и девчонки! А мужчины должны делать дело до конца. Они, мальчишки, были мужчинами. Маленькими, но — мужчинами.

Днем перекусили тем, что захватили с собой, и опять принялись за работу. К семи часам вечера поле было вскопано. Ребята устали, взмокли, но, хотя снова были голодны, уйти с поля сразу не могли. Кто где стоял, тот там и сел — прямо на землю, теперь уже рыхлую, мягкую, влажную. И тут всех удивил маленький Валька Пим. От пионервожатой, что ли, понял он силу песни или самому ему в голову пришло, но он запел слабеньким тенорком то, что было у него в сердце:

Вставай, страна огромная,
Вставай на смертный бой
С фашистской силой темною,
С проклятою ордой!

Мальчишки дружно подхватили песню, начатую щупленьким Валькой по прозвищу Пим:

Пусть ярость благородная
Вскипает, как волна, —
Идет война народная,
Священная война!..

Дружно, почти солдатским шагом, возвращались домой, в интернат. Пусть это был их временный дом. Но ведь вернутся же они когда–нибудь в свой настоящий, ленинградский!

Великолепная рыба–гольян

Картошку посадили быстро. В общем–то не саму картошку, а вершки и боковички, почти очистки, но с росточками. Роскошью было бы бросать в землю целую картофелину!

Работали в этот раз до конца и девчонки. Ребята одним вывертом лопаты делали неглубокую ямку, а девочки очень аккуратно размещали в ней «посадочный материал». Тот, кто вел рядок параллельно, забрасывал ямку землей.