Вдалеке от дома родного - Страница 36

Новую выдавали только тем, кто свою прежнюю обувь износил вдрызг.

Мальчишки и девчонки старались учиться на «отлично» и «хорошо». Правда, не всем это удавалось, но старались все.

Петька Иванов и в этом году учился только на «отлично», хотя домашние задания зачастую приходилось готовить среди невообразимого шума и гвалта в общей полутемной комнате при тусклом свете коптилки или старой, закопченной керосиновой лампы. Учебник — один на пятерых. Выручали хорошая память и то, что объяснения учителя на уроках он всегда слушал внимательно.

Сегодняшнее домашнее задание Петька постарался приготовить пораньше, засветло, чтобы до ужина успеть побродить по окрестным огородам. Теперь это было безопасно: стоял октябрь, урожай был снят, и местным жителям не приходилось бояться за свою морковь или брюкву. А мальчишки, ковыряясь в голых и черных грядках и междурядьях, иногда находили в земле случайно оставшуюся там морковину или свеклину, которые считались лакомством.

Мороз и солнце

По воскресным дням завтракали в десять, и по крайней мере до девяти утра можно было поваляться в постелях.

Вот и сегодня ребята не торопились одеваться.

В комнате старших было спокойно, а у младших стоял шум и гам — там шла подушечная баталия, затеянная Валькой Пимом и белобрысым Левкой Мочаловым.

В помещении было тепло, весело потрескивали сухие березовые дрова в двух печках, которые тетя Капа растопила сегодня пораньше: мороз на дворе снова стоял сильный.

«Бой» разгорался. Сначала по комнате, оглашаемой воинственными криками, летали только подушки, потом замелькали валенки, а затем и небольшие чурки, что сушились у печек для растопки назавтра.

Все новые огольцы вступали в сражение. С визгом и криком носились они, босые, в одних подштанниках, прыгали с топчана на топчан, а Пим, отбиваясь от Мочалки, залез даже на стол.

От дошколят на шум прибежала Адель Григорьевна:

— Прекра…

Бац! Подушка угодила прямо в нее, и сразу «бой» затих. Ребята замерли, как в немой сцене, и ждали, что же теперь будет. Но Адель Григорьевна только покачала головой.

— Уже ведь большие мальчики — сказала она. — А если бы разбили окна? — и ушла к своим дошколятам.

— Пронесло, — облегченно вздохнул Левка Мочалов, доставая из–под стола истерзанную подушку, но в это время с улицы пришла с очередной охапкой дров тетя Капа, Левкина мать. Увидев, что творится в комнате, и сына с испачканной подушкой в руках, она грохнула дрова на пол у печки и бросилась к Левке.

— Ах ты, обормот несчастный! — закричала она осипшим от простуды голосом. — От горшка два вершка, а туда же, безобразничать! Был бы тут отец — задал бы трепку!.. А вы что рты поразянули? — повернулась она к мальчишкам. — Ремня на вас нету! Ишь, команда голоштанная!

— Так их, тетя Капа, так! — крикнул Гришка Егудкин из комнаты старших.

— И–и–ух! — давясь от смеха, подвывал Яшка Линдан.

Но тетя Капа остывала так же быстро, как и вскипала. Помогая ребятам навести в комнате порядок, она уже не ругалась, а только ворчала миролюбиво:

— И чего им, шелопутным, не живется спокойно! Носятся с ними как с писаной торбой, а они еще на головах ходят!..

Когда ребят позвали на завтрак, тетя Капа подмела пол, протерла его влажной тряпкой, намотанной на швабру, и проветрила обе комнаты.

Приятно войти с морозца в чистое, пахнущее свежим воздухом, теплое помещение! А оттого, что в заиндевелых окнах весело искрилось яркое солнце, на душе тоже становилось светло и радостно. Потому, наверное, и вспомнились Валерию Белову пушкинские строки: «Мороз и солнце! День чудесный!..» — воскликнул он, входя после завтрака в комнату.

Ему действительно было хорошо, сомнения не мучили его, совесть оставалась чиста: малышей он не обижал, ни с кого ничего не требовал и доживал в интернате последнюю зиму — осенью должен был ехать в. Челябинск, в ремесленное училище.

Да, Валерка Белов не злоупотреблял своим правом самого взрослого из ребят. Младших он не трогал, но и со старшими портить отношения тоже не хотел и в их дела почти никогда не вмешивался.

Перед обедом многие разбрелись по селу — пошли погулять, а Пим, Бульдог, Лопата и Губач засели за учебники. Лука предложил Жану сыграть в перышки. Шахна примостился возле печки и что–то выстругивал, а Петька Иванов решил покататься на коньках и стал прикручивать их сыромятным ремешком к валенкам.

— Пойдем, голубей погоняем, — сказал Николай Шестаков Юрке Шестакину и стал надевать пальто.

В это время сначала во дворе, потом в сенях послышались крики: «Чужак, чужак!..»

Распахнулась дверь, и в комнату чуть не кубарем влетел раскрасневшийся и запыхавшийся Рудька.

— Голубь! — крикнул он. — Чужой! Над нашим краем ходит! Того и гляди что 'стаю подымет! Перехватят!

Похватав пальтишки и шапки, все, кто был в комнате, выбежали во двор. Одевались уже там.

По двору, закрутив кольцом хвост, носился разыгравшийся Бобик, а высоко–высоко в прозрачно–синем небе большими кругами ходил чужой голубь. Полет его был стремителен.

— Уберите пса, мешает. — Николай пхнул ногой Бобика, швырнул в небо пару сизарей и, размахивая руками, заметался по двору, пронзительно засвистел, чтобы голуби не сели на крышу.

Ему помогали все ребята: они орали и тоже свистели, хлопали в ладоши…

Сизые покружились–покружились над домом и стали набирать высоту. Вслед за ними выпустили еще две пары. Заметив их, чужой резко пошел на снижение. Щурясь от яркого солнца, ребята наблюдали за полетом птиц. Прибежал и Мотька, благо жил рядом — через забор.