Вдалеке от дома родного - Страница 43

Петька еще не понял, чем их так развеселил, и слово «чучело» обидело его.

Однако выдержки Иванову было не занимать. Он пренебрежительно глянул на смеющихся девчонок, с достоинством повернулся и зашагал в класс.

— Эй, посмотри–ка на себя! — крикнул ему Костя Луковников и тоже зашелся смехом.

Петька поспешно достал из кармана зеркальце, глянул в него и обомлел: высохшие, слипшиеся от мыла волосы торчали в разные стороны, как пучки грязной соломы. Очевидно, когда он шел по коридору, лавируя меж бегающими вокруг мальчишками и девчонками, кто–то задел его непрочную «прическу», и короткие волосы, не приученные к зачесу вверх, «взбунтовались»…

Петька с уроков сбежал. С ним вместе, за компанию, ушел и Лука.

Не торопясь брели они в интернат: ведь заявиться пред ясные очи воспитательниц раньше времени было нельзя — наказание последует немедленно.

— Время есть, зайдем на молоканку, что ли? — предложил Костя Луковников. — Попьем сыворотки. Или обрату. У меня гривенник есть.

Ребята любили чуть кисловатую прозрачную сыворотку, остававшуюся после изготовления творога. На молоканке — маленьком сельском молочном заводике — ее было много. Женщины, работавшие там, продавали сыворотку по три копейки за ведро, а обрат — пропущенное через сепаратор молоко по пятаку за стакан. Обрат, хоть свежий, хоть кислый, казался ребятам чуть ли не лакомством.

Но сегодня Петьке было ни до чего. «Чучело… чучело…» — назойливо звучал в ушах насмешливый девчоночий голос.

— Чего переживаешь? — удивлялся Лука. — Подумаешь, волосья врастопырк пошли!

— Так смеялись же все! Особенно эта… Шлыкова.

— Плюнь, — сказал Костя, — девчонки ведь. Им бы только похихикать.

— Она хорошая, — вздохнул Иванов. — Я с ней дружить хочу.

— «Хочу, хочу…» — передразнил его Лука. — А кто в Ленинград бежать собирался и меня подговаривал? Забыл? Или сдрейфил уже? А девчонки в зтом деле — самый вред!

— Не в девчонках дело! — вознегодовал Петька. — Сам ты сдрейфил! Одно другому не мешает. Мы с ней письма друг другу писали бы, а потом, после войны, встретились… '

Лука даже присвистнул от изумления и посмотрел на товарища, как на сумасшедшего: нашел о чем мечтать — переписываться с девчонкой!

— Чепуха, — изрек он. — С девчонками пусть дружат девчонки. У них только и дел, что пищать да кривляться. И совсем незачем тебе из–за нее переживать. Ты — мужчина и должен доказать ей это.

— И докажу, — твердо сказал Петька. — Вот доберусь до Ленинграда и прямо на фронт. Совру, что я круглый сирота…

— На фронте врать нельзя.

— Не перебивай! Это будет не вранье, а военная хитрость. Скажу, что сирота, что должен отомстить проклятым фашистам, и примут меня в пулеметчики. И вот начинается большой бой. Фашисты лезут на нас, как саранча, а я их из пулемета: тра–та–та, тра–та–та–та…. Они удирают и пускают на нас танки. Мы бьем по ним из пушек и пэтээр. Почти все танки уже горят, но некоторые еще движутся и один — прямо на меня. А снаряды и патроны уже кончились. И нет больше зажигательных бутылок, а гранат осталось совсем мало! Тогда я хватаю последнюю связку, ползу, вскакиваю и бросаюсь прямо под мчащуюся на меня громадину… Взрыв, огонь, танк — вдребезги. Остальные в испуге поворачивают и улепетывают назад. Атака отбита… Меня посмертно награждают Золотой Звездой Героя Советского Союза, и мой портрет помещают во всех газетах, даже в «Правде». А комиссар Штыков принесет газету домой и скажет, показывая на портрет: «Смотри, Надя, какой герой погиб!..» Она посмотрит и узнает, и тогда ей станет стыдно, что она обозвала меня чучелом…

— У-ух! — выдохнул Костя, — какую картинку ты нарисовал! Аж плакать хочется, хоть я и не девчонка. А уж Комиссарова дочь, как узнает, что ты погиб так красиво, разревется непременно… Значит, бежим?

— Бежим, — решительно сказал Петька. — Вот снег сойдет и рванем. А пока сухари готовить надо. Хоть по куску хлеба через день да сушить.

Лука

— Витька, Витька! — кричал Цыбин разоспавшемуся Шилову в самое ухо. — Да проснись же!

— Ну чего тебе? — Шилов перевернулся на спину. Потом сел в постели. — Ну чего орешь? Спят ведь все! — проворчал он.

— А ты посмотри, Витька! Где — все?

Шилов глянул по сторонам и увидел пустые топчаны.

А со двора доносились неистово радостные крики. Даже «ура» слышалось.

— Это что? — встрепенулся Витька. — Какой город взяли?..

— Да не город! — заорал Сашка Цыбин. — Не город! А совсем погнали фашистов! Начисто блокада снята! У меня же тетка в Детском Селе жила… Та–ам такой па–арк! По нему сам Пушкин ходил!..

— Ты обормот! — яростно взвизгнул Витька. — Пушкин… тетка! И чего раньше не разбудил! Ура-а!.. — заорал он и в одних подштанниках бросился было к беснующимся во дворе от радости огольцам. Но вдруг остановился, потом кинулся к табуретке, подставил ее к стене у карты и воткнул красный флажок в Берлин.

— Вот так! — и улыбнулся.

— Рано еще, — сказал Цыбин. — Заругается дежурный. Бежим лучше ко всем, и так задержался я, пока тебя добудился.

— Не рано. Так будет! — крикнул Витька и ринулся во двор. — Так скоро и будет!

Луке, то есть Косте Луковникову, как и Петьке, было немногим более двенадцати лет, но он уже умел рассуждать здраво и видеть вещи такими, какие они есть. У него начисто отсутствовала способность фантазировать, и, может быть, поэтому он немного завидовал своему товарищу, хотя и считал его чудаком. Он отлично понимал, что ни на какой фронт Иванов не попадет, никто его в Красную Армию не возьмет — мал еще, но бежать с ним из интерната согласился: авось и доберутся до Ленинграда, по которому все они изрядно стосковались. А не доберутся — большой беды не будет, попадут в другой интернат, только–то и всего. К тому же из любого интерната удрать можно…